ПРЕССА
| Главная » Статьи » Пресса » КИНО |
Александр Миндадзе о Виталии Кищенко
 В фильме «Отрыв» Александр Миндадзе назначил Виталия Кищенко на должность «героя нашего времени». То есть — человека, который хочет и может допытаться до сути этого времени. Который принимает на себя обязательство и ответственность самому, на один лишь свой риск (за отсутствием страха), пройти по всем сужающимся кругам, — чтобы, достигнув, наконец, цели и обнаружив там одну лишь бессмыслицу и нескладицу, отойти в сторону. Отдалиться, стихнуть, отпустить бороду. А затем — когда-нибудь, где-нибудь, случайно и невзначай — оказаться способным учуять близость смысла сквозь гомон окраинного торжища. И не упустить этот смысл, продравшись, приблизившись и произнеся: «Отец…»Пригодность к этой «должности» — важнее которой никогда и нигде быть не может — Виталий Кищенко заработал двадцатью годами сценической практики в Калининградском «Тильзит-театре». И при внимательном рассмотрении сыгранные им там роли складываются в линии, пересекающиеся ровно в точке «Отрыва». Горнило стриндберговской драматургии, приучающей выдерживать любой градус отчаяния. Чеховская школа одиночества (от Астрова через Вершинина к Платонову), перемещающая фокус внимания на «где-то там» и «может быть, через двести лет». Наконец, лучшие театральные роли Кищенко — Арбенин и Отелло, которые суть не два ревнивца, но двое одержимых, взыскующих истины и ясности, а обретающих смерть и хлад. (В «Отрыве» их опыт «учтен»: к свершившему самосуд душителю герой Кищенко относится с брезгливостью, за которой сквозит привкус личного актерского опыта.) Способность к одиночеству, отчаянию и одержимости ясностью, — те три слагаемых, из которых сложен ответ Миндадзе на Катастрофу времени. Плюс — фактура киногении. Мужская самостоятельность, данная в «Отрыве» как единственно возможный modus vivendi, как умение сохранить смысл жизни в отсутствие Бога — и, соответственно, как ключ к центральному образу, — в исполнении Виталия Кищенко не имеет ничего общего с расхожей замкнутой самодостаточностью мужиков от сохи, от баранки и от прочих пролетарских гаджетов. Белёсые, чуть навыкате глаза, выпуклый лоб, скупая мимика; резкий, четкий, словно бы широким штрихом, но тонкой костью очерченный силуэт черепа, — лицо Кищенко в фильме будто мгновенно схвачено грянувшим в момент Катастрофы морозом. Пожизненно зафиксировано в точке на пол-пути к безумию. По этой специфике киногении Виталия Кищенко — с поправкой на эпоху — можно записать в наследники к Олегу Борисову (который тоже доискивался по воле Миндадзе до сути времени) или к Александру Кайдановскому (который по воле Тарковского дорогу к этой сути заучил назубок, а затем тоже отпустил бороду — причём точно такую же). Однако смыслы, транслируемые через киногению, неподвластны ни режиссерам, ни даже самому актеру. На театре это лицо позволяет играть самые разные роли, на экране — весьма немногие. «Назначение на должность» состоялось. Вопрос в том, кто еще осмелится выразить эпоху с той силой, к которой непреложно понудит его участие Виталия Кищенко.Виталий Кищенко до «Отрыва» в кино не снимался. Но в театре немалые достижения уже были. Играл у Евгения Марчелли, дважды номинировался на «Золотую маску». На его лицо я сразу обратил внимание, что-то промелькнуло между нами, хоть он и смотрел с фотографии. Довольно долго мы с ним работали на предварительном этапе, чтобы понять, зачем мы, собственно, встретились, куда нам плыть совместно. Он не чужд был и абстрактных рассуждений о роли, но и без слов понимал главное. На глазах опыт приобретал, и к началу съемок новичком перед камерой не держался. Насчет «понимал без слов» мне важно было, чтобы и я потом все понимал без его слов, чтоб он молчал, а мне интересно было. Насколько получилось, не нам с Виталием судить. Но лицом он не хлопотал, как вокруг хлопочут, ничего впрямую не играл, к моей радости, а был, именно был всерьез. Нездешнее его лицо вписалось реально в обстоятельства сюжета, не выделялось среди других лиц на экране. При этом оставалось и загадкой. Его героя скорее угадываешь, чем до конца понимаешь, мы к этому и стремились исходя из наших задач. Работал он мужественно. В том смысле, что во многом сам себя безжалостно давил, оставаясь категорически закрытым. Мог ведь быть не сумеречным, а ярким, не жалеть гротесковых красок, прямой игры. Ну, в других ролях он еще покажет и это, не сомневаюсь. Между съемками в обычной жизни он оставался таким же сдержанным, отдельным, от всех и всего удаленным, будто сходил в гостиницу с экрана, явно продолжал свою роль. Можно сказать, я не узнал его толком. Зато узнал своего героя. Мы и рюмки не выпили, почему-то не побратались. У каждого, к счастью, была своя роль.Я увидел его лицо, когда отсматривал фотографии номинантов на «Золотую маску». Посмотрел всех, и его карточка меня зацепила. На нем сразу глаз останавливается, и даже сквозь фотографию как будто проходят волны его кинематографического магнетизма. Причем, направлен он и в себя, и в пространство — на занимаемой им площади и вокруг него создается какое-то энергетическое поле, даже если он спиной стоит. Кожей чувствуешь исходящую от него тревогу. Кищенко в кино — минималист, он сообщает больше своей недвижностью, скупостью берет. Есть артисты, которые передают сущностные вещи на непоказе, на своей скупости — например, Жан Габен, или Клинт Иствуд. Они поворотом головы на полградуса сыграют и сообщат больше, чем другие — истерической жестикуляцией. Кищенко именно из этой актерской породы, и поэтому он просто создан для кино. Он настолько цельный артист, что мне даже кажется, можно звук из одного его дубля положить на изображение другого. Потому что он делает роль в едином ритме, с идеальной актерской повторяемостью.  | |
| Просмотров: 427 | Рейтинг: 5.0/2 |
